Севастополь лежал в красноватой дымке, позолотевшей от солнца.
Свежий морской день, созданный из лёгкого холода и лёгкой синевы, был прекрасным. Но ещё более прекрасным, любимым и незаслуженно покидаемым показался мне Севастополь, когда над его бухтами, онемевшими от безветрия, раздался требовательный гудок теплохода «Пестель». Он как бы разбил на сотни осколков застоявшуюся тишину. И осколки эти, звеня, полетели вдоль туманно-синих прибрежий, чтобы упасть с последним жалобным звоном у мыса Айя, у Ласпи, у Фороса и Карадага – у всех мысов и накатанных пляжей ещё не пробуждённой, но всегда волшебной Тавриды.
В день отъезда Севастополь предстал передо мной величественным, простым, полным сознания своей доблести и красоты, предстал русским Акрополем – одним из лучших городов на нашей земле.
Севастополь! Я был в нём в детстве, потом во время Первой мировой войны и вот сейчас, в пору голода и опустошения войны Гражданской. Каждый раз он являлся передо мной совершенно новым, непохожим на прежний.
Я долго смотрел с кормы вслед Севастополю и загадывал, <...> увижу этот город ещё через недолгое время. В том, что увижу его, я был уверен. И действительно, я потом приезжал в него много раз, жил в нём и полюбил его как свою вторую родину.